Опустошающее отчуждение древних стоиков протягивает свою цепкость сквозь стойкие слои бытия и пыли. Зачем проходить путь становления, если можно подсмотреть готовый ответ в задачнике да покоиться на пушистых облаках самодовольной благости? Выдержат ли белоснежные перины удельный вес подлинной сути? Зачем пошёл Раскольников и шибанул топором по голове бабку, существование которой бросало вызов шипящему изнутри головы вопросу, могу ли я или тварь дрожащая? Они оттачивали свои орудия, чтобы ниспровергать кумиров и обращаться к богу грома с молитвою. Бог отвечал на своём языке, и глаза их открылись и увидели они, что всё есть гром и в гром обратится. Не стало дня и ночи, ни боли, ни радости, только вечное возвращение власть придержащего и громы воссылающего, покуда не разверзлась морская пучина и Иона не показался из пасти китовой, сказавши ужимисто: «Знатно, знатно! Сладко всхрапнули, дружок, и эту мудрость я не променяю на священные буквы Cogito Ergo Sum, и весь Налим со всеми другими книгами, и всю буддийскую веру, и всю иудейскую веру, и все христианские заблуждения». С этими словами пророк сдул пыль с утраченного сочинения Аристотеля «Об импровизации», почтительно лизнул корешок и раскрыл предпоследнюю страницу с ответами.