Это чрезмерно чарующее давление давало о себе знать грёзами наяву. «Как бы не коротнуло!» — мудрец сцеплял кончики реальности, и лучистое свечение под его руками принималось перливчато искрить.

— Ничего, ничего. Я хорошо усвоил проводимость этих приёмников. Берём прошлое, подсоединяем к будущему, а трансформатором настоящего буду я, ибо сказано: «а куда деваться, прах есть и в прах возвратишься». А ну как поддам току? Ладно шпарит. А ну как не помешал бы специалист внятно скроенный? Эй брат столпник, месяц мой ясный, выгляни-ка из-за туч!

Столпник услышал призыв, но снисходить не спешил.

— Что это ты там затеял, братец? Сопрягаешь связи времён, никак я погляжу?

— Да, вот пытаюсь выдержать невыносимое напряжение настоящего, чтобы оправдать прошлое и подверстать ладно скроеное будущее, потому как вычитал у брата Сартра, что человек есть свой собственный проект.

— Славно, братец. А меня со столба на кой кличешь?

— Отчаялся маленько выдерживать, ищу вспомоществования. Изреки чего не жалко, ведь писал брат наш Маклюен, что всё есть информация.

Столпник повис на одной руке и в лупу глядел на возню своего коллеги по вечности.

— Цепочку ты собрал занятную, вот только не вижу, чтобы учёл советы брата Гегеля.

Тут обитатель столба открыл наугад «Энциклопедию философских наук», которую никогда не убирал слишком уж далеко, и провозгласил нараспев:

«В для-себя-бытии бодрствующей души бытие уже содержится как идеальный момент; она находит таким образом в самой себе определённости содержания своей спящей природы».

Мудрец на земле хлопнул себя по лбу:
— Точно! Про себя-то самого и запамятовал. Спасибо тебе за науку, брат аптекарь.

И вспомнив про самого себя, намотал он обратно на катушки прошедшее и грядущее, положил их под голову, сам улёгся сверху, натянул до подбородка одеялко и тут же забылся целительным сном, больше ни на йоту не радея о вечности.